Однако при этом бунтовщики вроде бы пока не переступали известных границ — они громили лавки, но лишь для того, чтобы их разграбить, и никогда не поджигали их; они иной раз устраивали потасовки с буржуа или дворянами, подворачивающимися под горячую руку, но до смертоубийства пока не доходило. В конце концов, они драли глотки, требуя хлеба и дров, но при этом покамест воздерживались от антигосударственных лозунгов.
А ещё они не вступали в стычки с городской стражей. По устоявшимся веками порядкам даже самые отъявленные городские банды не спешили объявлять войну официальным властям в лице кидуанской гвардии, осознавая, что это чревато серьёзными последствиями. Это был своеобразный негласный договор — власть словно бы признавала право на существование теневой Кидуи, но взамен предполагалось, что банды не переступят некую незримую черту, не посягнут на основы существования государства.
Но в последние день-два что-то явно изменилось. Недовольных становилось больше — к бунтовщикам каждый день присоединялись всё новые сторонники, видя, что ответы на бесчинства вовсе не такие жёсткие, как должны были бы. И эти возросшие скопища уже не спешили разбегаться при виде стражи, особенно если отряды были невелики. Кое-где гвардейцам стали давать отпор — покуда не слишком решительный, хвала богам, потому что многосотенная толпа безо всякого труда могла бы смять и размазать отряд даже в два-три десятка человек.
Бунтовщики давали отпор, но это были лишь оборонительные действия. Однако затем начались и нападения на патрули. Этой ночью только на участке, контролируемом кордегардией, к которой был приписан Линд, таких нападений было два. Пожалуй, можно было найти менее грозное слово, чем «нападение», поскольку пока ещё всё ограничивалось камнями и палками, брошенными из темноты проулков, но и это потрясало.
И вот в кордегардию вернулся отряд сержанта Герро. Вернулся из дневного дозора. И оказалось, что путь им перерезала толпа молодчиков человек в сто — сто пятьдесят. Они не дали гвардейцам пройти намеченным маршрутом, а когда вспыльчивый Герро попытался пробиться силой — на них вновь обрушился град булыжников. Более того — один из рядовых божился, что видел, как мимо них просвистела стрела.
В последнее обстоятельство мало кто из стражников поверил, да и Логанд отнёсся к клятвам подчинённого скептически — мол, у страха глаза велики. Однако в этом недоверии, похоже, была изрядная доля слепого отрицания — никому не хотелось даже представить, что толпа действительно могла схватиться за оружие, а точнее — направить это оружие против представителей власти.
И всё же невозможно было долго отмахиваться от очевидного — то, что происходило в городе, уже трудно было назвать просто беспорядками. Это был самый настоящий бунт, а в недолгую оставшуюся историю умирающей империи он войдёт под названием Белой Смуты.
Глава 23. Неожиданные союзники
К тринадцатому дню месяца примиона [189] стало ясно, что ситуация в городе полностью вышла из-под контроля. Это наконец повлекло достаточно внятные действия магистрата, куда, очевидно, ранее прилетел мощный нагоняй из императорского дворца. Видимо, его величество наконец понял, что проблема сама не рассосётся, и что его попытки погасить выступления всё новыми уступками (в частности, был введён указ о запрете повышения стоимости дров выше указанного уровня) ни к чему хорошему не приведут.
К этому времени столица находилась, по сути, на осадном положении. На улицах были усиленные патрули, причём к городской страже присоединились и спешно подтянутые легионы. Пролилась первая кровь — при разгоне толпы и гвардия, и военные получили приказ действовать с показательной жёсткостью. Было казнено не меньше полусотни человек, среди которых почти не было зачинщиков, а были лишь наспех схваченные и наспех осуждённые простолюдины. Всё это делалось для острастки. Император Гриварон, испробовав пряник, теперь решил взяться за кнут.
Однако, вопреки надеждам Линда, который уже сотню раз проклял тот миг, когда вздумал податься в городскую стражу, всё это не остужало, а лишь накаляло страсти. Теперь мелкие отряды и патрули гвардейцев встречали не камнями и глыбами мёрзлой земли, а стрелами и болтами. В подразделении, которым командовал сам Линд, уже был раненый — стрела пробила бедняге бедро, и он чудом не истёк кровью.
По счастью, юноше удалось наконец избавиться от Дырочки — он просто отправил на квартиру троих гвардейцев, которые едва ли не силой вытащили старика и вывезли его на постоялый двор в нескольких милях от Руббара, того самого городка, в котором когда-то проживали Ворлады. Беспорядки охватили лишь столицу, и даже в самом Руббаре всё было тихо и спокойно. И всё же Линд решил не рисковать и поселить Дырочку в небольшом деревенском трактире, где тот мог наконец выспаться и перестать трястись. Впрочем, старый лакей, разумеется, не мог успокоиться, зная, что его господин находится сейчас в самом пекле, но уж с этим тот самый молодой господин ничего не мог поделать.
Итак, в городе шла самая настоящая война. С одной стороны, это несколько облегчило жизнь страже, потому что обычные рутинные дозоры и дежурства теперь остались в прошлом. С другой стороны, они теперь буквально жили в кордегардии, готовые в любую минуту отражать нападение. Пока что взбесившийся народ, хвала богам, не бросался на штурм ключевых зданий в городе, но, откровенно говоря, было похоже, что всё шло именно к этому.
Несмотря на то, что в Кидуе уже находились целых два легиона, это не слишком-то улучшало ситуацию. Бунтовщики использовали весьма хитрую тактику — они, словно по какому-то сигналу, быстро организовывались в толпу, а в случае серьёзной опасности тут же рассыпались по околотку, мгновенно превращаясь в «простых горожан».
Увы, но в этой ситуации, похоже, проблему могла решить только тотальная, беспощадная жестокость, когда армия, уже не церемонясь, начнёт рубить напропалую и правых, и виноватых. Однако император, который внезапно оказался в положении человека, севшего на муравейник, всё ещё не решался на это последнее средство. Гриварон был из тех правителей, которые по какой-то причине дорожат мнением подданных, и до сих пор он гордился народной любовью к нему, особенно расцветшей после введения Дней изобилия. И вот теперь внезапно выяснялось, что эта самая «народная любовь» не стоит даже ломаного оэра…
Получался какой-то замкнутый круг — народ восстал потому, что ему было нечего есть и нечем отапливать дома, но при этом бунтовщики грабили и жгли лавки, хлебные и дровяные склады, так что те торговцы, что ещё не лишились своего добра, спешили припрятать его подальше, опасаясь уже не только за имущество, но и за саму жизнь. Город погрузился в хаос, и было совершенно неясно — как теперь из него выбираться.
При этом сам император всё ещё не покинул своего дворца, хотя придворные дружным хором умоляли его об этом. Военные и министры, впрочем, заверяли, что прямой угрозы его величеству нет. Смутьяны, вроде бы, не ставили себе целью свержение своего правителя, и гнев их, будто бы, был больше направлен на купцов и городских чиновников. А потому Гриварон считал, что он не вправе покинуть Кидую, довольно справедливо полагая, что после этого город может рухнуть в куда более глубокие бездны.
Ну а жизнь тем временем всё же продолжалась, хотя и по совершенно безумному и страшному сценарию. В кордегардии Собачьего квартала по нескольку раз в день объявлялся сбор, и гвардейцы теперь не выходили на улицу без полной экипировки — добрых лат и шлема, отчасти похожих на легионерские. Логанд перед выходом самолично проверял снаряжение каждого, но это было излишней предосторожностью — среди его подчинённых желающих испытать судьбу не было. Тот же Линд сейчас очень жалел о том, что он не улитка, и не может таскать на себе укрытие, в котором можно было бы надёжно спрятаться в случае чего.
Лейтенант Свард строго запрещал выход мелкими группами. Городская стража сейчас рисковала перемещаться по городу лишь отрядами не меньше чем в два-три десятка человек — то есть, хотя бы половиной отделения. Сам Логанд неизменно отправлялся вместе со своими бойцами, и Линд замечал, что лейтенант будто ненароком всегда старается держаться поближе к нему. Признаться, это немного задевало самолюбие юноши, но всё же не настолько, чтобы он решил отказаться от надёжного телохранителя.