– Да и поделом старому козлу! – воскликнула госпожа Саваш. – Поди, ему и дела не было, что жена не вернулась домой! По мне, так сдохните вы хоть все там, за эту вашу проклятую стену!
Мэйлинн сейчас стояла с внутренней стороны стены, отрешённо глядя на завал перед собой. Она не видела ни Палаша, ни госпожи Саваш, но от одного голоса женщины её пробирала дрожь. Какая неизбывная ненависть слышалась в этом голосе! Как, о боги, как эти люди смогут жить дальше, когда откроются ворота и разберут баррикады? Как они станут смотреть друг другу в глаза, встретившись на улице? Неужели через некоторое время господин Паллаш будет спокойно продавать микстуры госпоже Саваш, так, словно ничего и не было? Или эта вражда теперь навсегда, и город просто пожрёт сам себя? Лирре казалось, что она вся покрыта какой-то липкой вонючей жижей, и больше всего на свете хотелось оказаться сейчас в сотнях лиг отсюда, хотелось до красноты драть кожу жёсткой губкой, пытаясь смыть эту дрянь.
– Я предлагаю начинать забывать разногласия, – как ни в чём ни бывало отвечал тем временем Палаш. – Близок тот день, когда карантин будет окончен, и мы должны будем научиться жить, не ненавидя друг друга. Сейчас самое время налаживать мосты, – Палаш почти слово в слово повторял то, что недавно говорила ему Мэйлинн.
– Мы не станем отказываться от еды, потому что она нам нужна, – видя, что женщина вновь хочет что-то крикнуть, старик резко дёрнул её за рукав. – Но это не значит, что мы прощаем вас за вашу стену и за ваши стрелы.
– Боги рассудят нас, старик, – несколько устало ответил Палаш. – Боги, да ещё его королевское величество.
Казалось, при последних словах Палаш едва поборол желание сплюнуть. Его собеседник не был столь терпелив, поэтому он не только плюнул на мостовую, но и сопроводил это весьма нелицеприятными словам в адрес августейшей особы.
– Через час здесь же мы выставим обещанные продукты, а также бочонки с эликсиром. И так будет каждый день, пока в том будет необходимость. Ну а мне больше нечего вам сказать. Ступайте прочь! – с этими словами Палаш исчез из оконного проёма.
***
Как и было обещано, каждый день жители Внутреннего города выставляли за стены мешки с зерном, корзины с овощами и бочонки с эликсиром. Несмотря на резкие слова старика-переговорщика, ожидавшие там люди уносили всё, и это очень радовало Мэйлинн.
Сама лирра каждый день пропадала в гостинице Бабуша. Они наводили чистоту в комнатах, штопали белье, стирали и готовили вместе с Шайлой. Кроме того, частым гостем там был и Бин. Он по-прежнему не замечал, с каким интересом на него глядела девочка, будучи полностью поглощён Мэйлинн. Однако Шайла, видя всё это, совсем не ревновала к обожаемой ею лирре. Детская приязнь, казалось, лишь крепла от того, что тот, кто нравился девочке, был влюблён в ту, которую девочка боготворила. В общем, время проходило весело.
Обедать чаще всего бегали в особняк Каладиуса, где частенько заставали Кола и изредка – самого мага. Кол, пару дней пробездельничав, наконец стал скучать и в итоге каждое утро стал уходить с магом в аптеку Паллаша, чтобы участвовать в жизни города.
Как и предсказывал Каладиус, новых случаев заражения больше не было; также значительно уменьшилось число летальных исходов – умирали лишь совсем уж тяжко больные, а остальных волшебник чуть ли не силком вытаскивал с того света.
Мэйлинн при каждой встрече с Палашом заводила один и тот же разговор о том, чтобы сделать границы Внутреннего города более проницаемыми хотя бы для детей, находящихся снаружи. Но Палаш твёрдо стоял на своём, хотя было очевидно, что душевные муки терзают и его тоже.
Дни стали совсем холодными, а вскоре и вовсе зарядили зябкие осенние дожди. Лоннэй стоял, съёжившийся, дрожащий, посеревший от горя и болезней. Лирра всё больше замечала, насколько тягостен стал ей этот город. Она мечтала о том дне, когда ворота наконец будут открыты и она сможет вырваться из этой огромной братской могилы. Втайне она лелеяла мысль, что удастся увезти с собой мэтра Бабуша и малышей (про себя она называла их малышами, хотя Шайле было уже тринадцать, что по человеческим меркам вполне соответствовало двадцатилетию Мэйлинн, хотя бы физиологически). Она надеялась, что без проблем получится убедить Каладиуса купить для них небольшой домик в Найре.
И вот счастливый день настал. Двадцать четвёртого дня месяца дождей, спустя почти ровно месяц с начала карантина, ворота города наконец были открыты. Внутреннему городу об этом возвестил грохот барабанов и истошное визжание труб. В полумёртвый город входили войска. Его королевское величество Аллан Девятый отлично понимал, что творится в столице, потому озаботился стянуть сюда почти все силы, бывшие в его распоряжении, благо, набеги дорийцев уже практически прекратились. Само же королевское величество решило провести зиму в Прайноне, где климат, конечно, был не таким мягким, но зато не было смрадного духа гнилой или горелой плоти, а главное – не было тысяч людей, желающих его смерти. Конечно же, большинство придворных приняли мужественное решение разделить судьбу короля. Лишь те, кому долг или служба не позволяли отсиживаться на севере, несколько нехотя возвращались назад. Но так или иначе, а в Лоннэй понемногу возвращалась мирная жизнь.
Глава 35. Побег
Распахнутые настежь северные ворота Лоннэя напоминали брешь в плотине, через которую в город хлестала вода, а точнее – армия. Настороженно продвигающиеся по улицам города кирасиры ошалело озирались по сторонам, волей-неволей ощущая себя воинами-захватчиками во вражеском городе. Даже те из солдат, кто до мора проживал в столице, сейчас с трудом узнавали родной город. Подкопчённые, кое-где обвалившиеся дома, улицы, заваленные всяким хламом, разлагающиеся мёртвые тела, лежащие то здесь, то там, поскольку у живых уже не было сил их хоронить. Картину усугублял унылый холодный дождь, накинувший серую вуаль на обезображенную личину города.
Бравурные барабаны и трубы как-то сами собою стихали по мере углубления в городские кварталы. Наступала тишина, которую старались не нарушать даже кованые солдатские сапоги, ступавшие на брусчатку. Стекающиеся навстречу люди, выжившие жители Лоннэя, также молчали, исподлобья глядя на проходящие мимо вымокшие колонны. Они отнюдь не походили на радостных обывателей, в очередной раз спасённых доблестной королевской армией. Поэтому солдаты на всякий случай держали алебарды наготове.
Бо́льшая часть жителей выглядели совершенно измождёнными, и подавляющее большинство их носило на лице печать пережитой болезни. Многие нетвёрдо держались на ногах. Кое-где в толпе были заметны дети. Те, что постарше, стояли в живой цепи наравне со взрослыми, а малыши – молча сидели на руках матерей, или отцов, или вообще каких-то других людей, если отцы и матери были мертвы.
В хвосте колонны, особенно не торопясь, ехал полковник Пауш, командир второго кирасирского полка. Так уж вышло, что сейчас он был самым высокопоставленным начальником в округе, поскольку все более высокие чины под разными предлогами остались в Прайноне. Совершенно очевидно, что будь у полковника Пауша возможность, он поступил бы так же, отправив вместо себя кого-то рангом пониже, но такой возможности Паушу никто не предоставил.
Второй кирасирский прибыл к Лоннэю накануне открытия ворот. Полковник Пауш, не зная, как себя вести, провёл полную инспекцию окрестностей и, в частности, сделал страшный разнос за лагеря беженцев, расположенные, как оказалось, не только у южных ворот, через которые в город пытались попасть наши друзья. Лагеря, естественно, тут же были в очередной раз разметены, однако полковник смягчил свои действия обещаниями, что не завтра, так послезавтра ожидающие у ворот люди смогут вернуться домой.
Полковник вступил в город, когда его полк уже растёкся по его улицам. Тем не менее, он ощущал вполне понятное волнение, если не сказать – беспокойство, глядя на негустую толпу горожан. Знаком Пауш подозвал одного из адъютантов: