Они вдвоём подсели рядышком к отцу, и Шервард с удовольствием отметил, как почтительно обращается Тибьен к будущему тестю. Они обсуждали самые разные темы, в том числе и военные, и молодой воин уважительно выслушивал старика, даже если тот говорил невпопад. И видно было, что это — не показное поведение, чтобы впечатлить будущих родственников. Тибьен был воспитан правильно, как и должно воспитывать мужчин Баркхатти.
Они проболтали так почти до вечера, покуда Генейра не позвала всех к столу. Тибьен, узнав, что Шервард прибыл из-за моря, буквально завалил его вопросами про Шевар. А юноша с большим удовольствием отвечал — ему было необычайно приятно вспоминать Тавер. Он рассказывал много и обо всём, так что в конце концов даже Лийза с Генейрой, оставив домашние дела, выбрались в залитый солнцем дворик, чтобы послушать его. И только лишь Тробб не вылезал из сарая. Лепил ли он там новые мазанки, или же просто отсиживался в одиночестве, будто забившийся в расщелину краб — Шерварду это было неважно. До тех пор, покуда старший брат не доставлял окружающим проблем — он был волен делать всё, что угодно.
Тибьен явился не с пустыми руками. Он принёс большую вяленую рыбину и неплохой окорок. И вообще он сообщил, что живность, похоже, понемногу возвращается в окрестные леса — охотники стали чаще брать достаточно крупных кабанов, оленей и лосей. В общем, счастливое семейство устроило настоящий пир, и временами Шервард, забываясь, чувствовал себя так, будто бы они по-прежнему жили дружно и весело, и не было всех тех ужасов, что принёс минувший год.
***
Наконец они смогли отправиться в Реввиал. С детства знакомая повозка, каждый скрип которой Шервард узнал бы с закрытыми глазами, шла порожняком — несмотря на то, что Тробб каждый день пропадал в сарае с мазанками, ни одна из них, как выяснилось, не была готова для продажи. Впрочем, быть может, всё дело действительно было в сырой погоде — глина сохла не так быстро.
Вообще говоря, Шервард не очень-то переживал по этому поводу — теперь он был дружинником ярла Желтопуза, а это много значило в обществе, которое так и не приняло такую, казалось бы, удобную концепцию денег. Кстати говоря, пожив в Тавере, юноша оценил это изобретение по достоинству. На Баркхатти денег не было, а скорее, деньгами могло служить почти что угодно — в первую очередь, металлические наконечники стрел и прочие изделия из металла. Появлялись тут и серебряные кругляши с другого берега Серого моря, но их ценность в глазах суровых северян была невелика — они годились разве что на украшения.
Шервард давно уже думал о том, сколь многому могли бы научиться келлийцы у жителей материка, если бы перестали глядеть на них с презрительным высокомерием. И деньги как раз были в числе первых вещей, которые бы стоило перенять. Всё же тот обмен, к которому привыкли островитяне, был крайне неудобным.
Однако, имел он и свои плюсы, как, например, в данном случае. Будучи дружинником, Шервард мог рассчитывать на то, что ярл обеспечит его и его семейство всем необходимым. За отсутствием денег ярлы выдавали своим воинам в качестве награды часть добычи, но это имело смысл лишь до определённой степени, ведь зачастую награбленные вещи оказывались попросту ненужными для дружинников.
То же самое касалось и съестного — глупо было бы притащить с собой в дом множество рыбы или мяса, ведь вскоре бо́льшая часть его просто зачервивела бы. Поэтому дружинники не требовали большой награды непосредственно после похода, но зато в любой момент могли обратиться к своему ярлу, чтобы тот снабдил их необходимым. Всё строилось на взаимном доверии и, как ни странно, неплохо работало. Ярл, не задумываясь, выдавал требуемое, а его дружинники не наглели в своих запросах.
Они с Троббом ехали молча. Шервард привычно сел спереди, чтобы править оленями, а брат, наоборот, примостился сзади, свесив ноги с повозки. Он явно чувствовал себя неуютно и надеялся избежать разговора. Солнце, столько дней вынужденное скрываться за тучами, сейчас словно спешило раздарить обделённому миру всё своё нерастраченное тепло, и жарило почти по-летнему, так что юноша надел безрукавку, во многом для того, чтобы каждому был виден его наруч. Тробб же, разумеется, был уже без этого украшения, и, наверное, именно поэтому был одет в рубашку с длинным рукавом, несмотря на жару.
Шервард не знал, как ему начать разговор. Вроде бы за эти несколько дней он уже обвыкся в роли старшего в семье, да только всё равно до конца не мог избавиться от того ощущения младшего брата, когда всегда смотришь немного снизу вверх. Да и по характеру он был слишком уравновешен, так что иной раз это уже граничило с нерешительностью.
— К концу лета свадьбу сыграем, — наконец начал он. — И Генейра от вас уйдёт. Следующим летом я отправлюсь в поход Враноока. Если к тому времени отец будет ещё жив — вам с Лийзой вдвоём придётся присматривать за ним. Тебе надо бросать пить, Тробб, иначе как ты прокормишь семью?
— Прокормлю как-нибудь, — не поворачивая головы, буркнул в ответ брат.
— Как-нибудь не надо, — Шервард с удовлетворением ощутил, что внутри него начинает закипать злость, которой должно хватить на серьёзный разговор без сантиментов. — Ты — мужчина, и должен обеспечить и жену, и отца, и детей, когда те появятся, всем необходимым.
— Не надо меня учить, Шервард, — с глухой ненавистью отозвался Тробб. — Я сам знаю, как мне жить, и без твоих советов!
— Я и не учу! — отрезал юноша. — Но я не хочу покинуть дом и в походе гадать — не голодает ли сейчас мой отец, и… не бьёт ли его в эту минуту собственный сын!
— А ты хоть представляешь, каково это — каждый день вытаскивать и стирать его ссаньё? — Тробб наконец-то резким движением обернулся к брату. — Каждый день обмывать эти дряблые, вонючие ноги? Раз в несколько дней менять набивку в его тюфяке? Ты пробыл здесь всего несколько дней, скажи — каково тебе? Тяжело? А мы живём там уже несколько лун!
— И это даёт тебе право бить собственного отца? — рявкнул Шервард.
— Я этого и не говорил! Думаешь, я горжусь этим? Да я отрезал бы себе эту самую руку за то, что она посмела ударить отца, если бы она не была нужна мне для работы! Ты же знаешь мой характер! Иной раз злость просто накрывает меня, словно волна, и когда я выбираюсь наружу — оказывается, что уже успел наворотить чего-то за эти мгновения…
— Если бы ты поменьше пил… — чуть спокойнее бросил Шервард, отметив, что брат, по-видимому, терзается из-за произошедшего.
— И что тогда? — горько ответил Тробб. — Если бы я меньше пил — давно свихнулся бы.
— С чего бы это? — скептически фыркнул Шервард.
— Да с того! С того, что моя жизнь бессмысленна! Я как рыба, выброшенная на берег. И никакого просвета впереди!
— Кто в этом виноват? — вновь начал заводиться юноша. — Я замолвил за тебя слово перед Желтопузом, и тебя взяли в дружину. Но ты сбежал оттуда! Так чего ж ты теперь плачешься о потерянной жизни? Тебе хотелось быть рыбаком — так будь им!
— Ничего ты не понял! — потемнел лицом Тробб, явно задетый словами брата. — Думаешь, мне тяжко оттого, что я — рыбак, а не воин? В этом для меня нет ничего зазорного. Мне тошно, что когда я слягу также, как отец слёг, некому будет дерьмо из-под меня выгрести!
— Ты переживаешь, что у тебя нет детей? — как будто бы даже удивился Шервард. — Так у тебя всё впереди ещё!
— Мы с Лийзой уже четыре или пять зим вместе живём! Первое время я старался как конь, сам знаешь, ты же в одном доме жил! Если бы всё было в порядке, у меня бы уже было двое, а может и трое ребятишек! Кто-то из нас не может иметь детей, и я боюсь, что всё дело во мне…
— С чего ты взял?
— Я… пробовал с другими женщинами… С двумя разными, и ни одна не понесла… — пробурчал Тробб, потупив глаза. — Я встречался с ними некоторое время… Не с обеими сразу, конечно…
Шервард был удивлён. Скьёвальд — небольшая деревня, и до этого момента ему казалось, что в ней невозможно утаить подобные вещи. Но он никогда не и думал, что Тробб мог ходить налево. Оставалось надеяться, что и Лийза была достаточно близорука, хотя женское сердце, конечно, куда более чутко. Может быть, именно поэтому она всегда, сколько он её помнил, была как будто чуть грустна. Помнится, Лойя ещё иногда втихомолку посмеивалась над частой угрюмостью свояченицы, впрочем, совершенно беззлобно.