После они посетили ещё несколько мест, причём у Брума сложилось впечатление, что барон ходил туда безо всякой определённой цели — просто, чтобы дать понять своему юному спутнику, сколь много у него забот и сколь важный он человек во всей этой сложной военной машине. Признаться, Бруму всё это уже порядком наскучило — ровным счётом ничего интересного в лагере он так и не углядел.
Ему-то представлялось, что он сможет пронаблюдать тренировки легионеров (а может даже подглядеть какие-то секретные боевые приёмы), заглянуть в штаб, где вдруг сумеет подслушать какой-нибудь важный разговор. Ничего этого не было. Они с бароном провели в лагере не меньше четырёх часов, и за это время он не увидел ничего такого, что стоило бы потраченных усилий и времени. Его даже не удосужились покормить…
В общем, обратно он возвращался куда более молчаливым и разочарованным. Почти всю дорогу они с бароном просто молчали.
— Что, приятель, скучна солдатская жизнь? — понимающе усмехнувшись, спросил тот.
— Да, признаться, я представлял себе всё это немного иначе, — согласился Брум.
— Всякое бывает, — попытался утешить его Ворлад. — Хотя, конечно, служба нынче не та, что была когда-то. Даже келлийцы в последнее время как-то присмирели… И куда катится этот мир, Бруматт?.. — философски вздохнул барон. — Где все те ужасные и прекрасные войны, что сотрясали нашу благословенную империю прежде? Где слава и доблесть армии, где честолюбие правителей? Неужели так будет всегда?..
— Мир — это совсем даже неплохо, — пожал плечами Брум, думая в этот момент, разумеется, о том, как скоро этот мир, возможно, будет нарушен.
— Кому как! Всё в нашем мире устроено так, что то, что хорошо одному, обязательно плохо другому. Лекарям всегда мало больных, могильщикам — мёртвых, а солдатам — войн.
— Наверное, войны будут всегда — также как болезни и смерть, — тяжело вздохнув, ответил Брум.
— Да услышит тебя Асс, приятель! — поплотнее кутаясь в тёплый тулуп, проворчал барон.
***
К вящей радости Шерварда, со временем его работа разведчика начинала приносить всё больше плодов. Это напрямую было связано с тем, насколько улучшалось его знание языка. По мере того, как он всё увереннее общался на имперском, расширялся и круг его знакомств, причём теперь это были не простолюдины с рыночной площади, а довольно богатые и влиятельные в городе купцы.
Вскоре стало ясно, что как торговый партнёр келлиец интересовал их в меньшей степени, нежели интересный собеседник. Шервард и сам не очень понимал, как так вышло, что в нём, молодом парне, прожившим немногим больше двадцати зим, жители большой земли почему-то упорно хотели видеть умудрённого человека, с которым можно поговорить о жизни. Впрочем, его это вполне устраивало.
И спустя две-три недели после инцидента с зерном он внезапно поймал в свою неумело расставленную сеть весьма крупную рыбу. Это был один из крупнейших торговцев хлебом в Тавере, купец по имени Боден — немолодой уже мужчина, но при этом жилистый и подтянутый, словно он до сих пор лично таскал на себе мешки с ячменём и рожью.
Бодена хорошо знали в городе. Одни считали его едва ли не бандитом, другие — народным заступником и покровителем. При том, что всяк в Тавере шептался, будто Сугроб (так его звали ещё сызмальства) водит самые разные знакомства, это нисколько не мешало ему быть в хороших отношениях с магистратом, а городские стражники неизменно брали под козырёк, едва завидев его крепкую, почти юношескую фигуру.
Сугроб-Боден сперва не проявил особенного интереса к приезжему северянину, хотя торговля зерном с архипелагом являлась весьма прибыльным делом. Но затем они случайно пересеклись в той самой таверне мэтра Хеймеля, и короткий, ничего не значащий разговор постепенно перешёл в продолжительную беседу. Шервард там, где его жизненного опыта не хватало, чтобы вести диалог на равных, просто помалкивал, внимательно слушая, и Бодену очень нравилась эта манера. Кроме того, нам уже известно обаяние молодого келлийца, который мог довольно быстро расположить к себе едва ли не любого.
В общем, они довольно быстро сошлись, и едва ли не сразу же Боден стал жаловаться, а скорее даже возмущаться бесцеремонностью имперских властей, ничтоже сумняшеся опустошивших амбары в самый разгар зимы. Разумеется, он немного лукавил, сокрушаясь о простонародье. Главная проблема заключалась в том, что обычно именно Сугроб весной частенько скупал это зерно практически задаром и неплохо наваривался на нём, когда уже ближе к лету у многих начинали истощаться запасы.
Надо было слышать, как Боден костерил «столичников», как он именовал кидуанцев! Шервард не понимал больше половины слов, но подозревал, что это — весьма изощрённые ругательства. Не стеснялся в выражениях Сугроб и в адрес императора, причём нисколько не опасаясь, что его услышат. И даже напротив — отпустив какой-нибудь особенно обидный эпитет, он громко призывал в свидетели постояльцев, сидевших за соседними столами, и те одобрительно шумели в ответ.
Шервард был в полнейшем восторге. Ещё не так давно он, казалось, уже распрощался с надеждой разыскать здесь хоть одного жителя, недовольного империей, а теперь видел, что таверцы просто прятали это недовольство поглубже.
Разумеется, это не означало, что каждый из этих людей тут же встанет под знамёна Враноока! Да и сам Шервард, как бы ни был он неискушён в искусстве разведчика, инстинктивно чувствовал, что ему требуется величайшая осторожность. Каждый завербованный увеличивал вероятность провала, и потому юноша понимал, что ему следует выбирать немногих, но таких, которые в случае чего поднимут за собой массы. Тот же Бруматт, разумеется, на эту роль нисколько не годился, а вот Боден — другое дело.
Шерварду хватило ума не бросаться в омут с головой сразу. Он встречался с Боденом ещё несколько раз, при каждой встрече провоцируя его на откровенные разговоры. В конце концов решив, что неприязнь к Кидуе у него достаточно глубока и не является сиюминутным следствием обиды из-за вывезенного зерна, северянин наконец решился. Он уже неплохо знал Сугроба и чувствовал, что тот — человек, чьи принципы иной раз могли быть весьма своеобразны и неоднозначны, но, во всяком случае, он твёрдо следовал им и держал слово.
Поэтому Шервард попросил купца дать клятву, что этот разговор останется между ними. Тот, явно заинтригованный, согласился. И лишь тогда, будучи относительно спокойным за возможные последствия, юный разведчик открылся Бодену. Несмотря на то, что это был уже не первый его подобный разговор, волновался келлиец ничуть не меньше, и даже больше, чем в случае с Бруматтом. Тогда он почему-то был уверен, что всё пройдёт достаточно гладко, теперь же такой уверенности у него не было.
К удивлению Шерварда, старый торговец воспринял его откровения достаточно спокойно. Он с каким-то особенным интересом вгляделся в совсем ещё юное лицо келлийского шпиона, и с улыбкой покачал головой, мол, «такого я от тебя явно не ждал!».
— А у вас там не было кого-то потолковее для этой работёнки? — хмыкнул он. — Почему ты думаешь, что я не сдам тебя тут же?
— Я знаю людей, — придав своему голосу и выражению лица максимум уверенности, ответил Шервард. — Ты не откроешь меня. Ты — один из тех, про которых говорил Враноок. Тебе не нравится империя, ты хочешь свободы для своего народа.
— Мне плевать на империю, — возразил Боден. — До тех пор, пока она не лезет в мои дела и в мои карманы. Я не из тех, кто без конца вспоминает о том, что Палатий когда-то был свободной страной. Я — торговец, сынок, а торговцу хорошо везде, где он может подзаработать, и где его заработок не прикарманит кто-то другой. А сейчас у нас именно такие времена, когда за мой счёт пытается жить всяк кому не попадя. Ты слыхал о Днях изобилия, сынок?
— Нет.
— А я слыхал, да помалкиваю, чтоб не дразнить народ, — вздохнул Боден. — Наш император вздумал раздавать задаром хлеб столичным голодранцам. Его свозят в Кидую со всей империи и затем просто отдают любому желающему. Уверен, что для того же увезли и наше зерно…