Линд никогда не бывал в Тавере, но почему-то ему казалось, что северный город переживает зиму (куда как более суровую, нежели здешняя) заметно лучше. Надо думать, если бы там после наступления холодов воцарялся такой хаос, отец упомянул бы об этом. В очередной раз он с брезгливостью подумал о Кидуе — она оказалась не только развращённой, но ещё и инфантильно-изнеженной.
Но ещё большее отвращение у него вызвали столичные жители. Уже вскоре после первых холодов на улицах появились ропщущие люди, утверждавшие, что выдаваемого государством хлеба им больше не хватает, поскольку из-за морозов они вынуждены больше есть.
Это обескураживало Линда. Он никак не мог постичь — как эти люди, и так будучи нахлебниками на шее государства, смеют выражать своё недовольство? По его мнению, все эти люди были бездельниками, не заслуживающими никакой снисходительности. Большая часть их были людьми вполне трудоспособного возраста, довольно крепкие и здоровые на вид. Они могли бы добывать пропитание честным трудом — да хоть очищать улицы от намёрзшего льда!
Линд никогда прежде не задумывался о политике — это была не его забота, да и возраст не позволял судить о таких вещах со знанием дела. Но сейчас он решительно не понимал императора. Для чего он устроил эти идиотские Дни изобилия? Для чего превращает собственный народ в дармоедов? По мнению юноши, прекрати государь раздавать хлеб задарма — и половину городской стражи можно было бы смело распустить, потому что количество преступлений сократилось бы вдвое, а то и втрое!
Когда начались первые волнения (их нельзя было назвать беспорядками или, упаси боги, бунтами, но стража всё же являлась, чтобы рассеять толпу), Линд с брезгливостью глядел на этих людей. Они готовы были драть горло час или два на холоде вместо того, чтобы пойти и отыскать хотя бы подённую работу. Он без жалости разгонял эти кучки недовольных, скапливающиеся рядом с хлебными складами.
Он презирал и ненавидел этих людей, и неизменно вспоминал родные места. Ему казалось даже, что лица кидуанской бедноты были уродливее лиц прислуги в поместье Хэддасов. Они словно вырождались, словно превращались в каких-то полуживотных. Тупое и одновременно вызывающее выражение этих рож, считающих, что все вокруг им должны, вызывало почти физическое отвращение, граничащее с тошнотой.
Впрочем, ожидать серьёзных беспорядков не приходилось — это стадо, кажется, неспособно было ни к каким организованным действиям. Здесь каждый был за себя, и Линд готов был биться об заклад, что брось он любому из них несколько оэров — и тот набросится на остальных со свирепостью кабана. Кроме того, погалдев, они обычно разбредались сами через пару часов, порядком продрогнув. Возможно, эти сборища можно было бы и не разгонять, но власти города предпочитали перестраховаться. Не говоря уж о том, что тому же Линду это доставляло удовольствие — пихая нерасторопных горлопанов тупым концом своей пики, он словно давал тычка этому отвратительному городу.
Однако же через некоторое время с неприятным удивлением юноша узнал о том, что норма выдачи зерна в Дни изобилия поднимается с четверти до трети бушеля. Подобное потакание тунеядству вызывало, мягко говоря, глубокое изумление. В представлении Линда императору следовало бы действовать куда решительнее и жёстче. А так ведь вскоре эти дармоеды вновь выйдут на улицы с новыми, ещё более абсурдными требованиями.
— Не бери в голову, сержант! — отмахнулся от его вопросов Логанд, который взял за привычку называть Линда сержантом даже во внеслужебное время. — Хлеба в империи на всех хватит! Загорцы, говорят, каждое лето вываливают в канавы остатки зерна, чтобы освободить закрома под новый урожай. Так что этого-то добра у нас хватает!
— Да ведь не в том дело! — горячился Линд, считая, что лишь одному ему открылась истина. — Мне не хлеба жаль, а того, что эти люди просто взобрались на загривок государства, и не желают оттуда слезать! У них слишком много свободного времени, отсюда и у нас полно работы.
— А ты что же — желаешь остаться без работы? — усмехнулся Логанд.
— Конечно нет! Да и работы-то нам всегда хватит. Но ведь этот город… он просто гниёт, лейтенант!
— Что ж, а может оно и к лучшему? Сгниёт вся гниль, поотвалится, а здоровая плоть останется?
— Она отравит гнилью всё! Если так пойдёт дальше — Кидуа превратится в руины!
— Этот город стоит уж тысячи лет, — как-то почти презрительно поморщился Логанд. — Простоит и ещё столько же! Думаешь, раньше было лучше?
Было видно, что лейтенант защищает город не потому, что является таким уж человеколюбцем. Нет, его мизантропия была куда глубже и основательнее, чем у возмущающегося Линда. Как будто ему было абсолютно наплевать на то, что станется с империей, её жителями, да и с ним самим.
Молодой стражник прекрасно знал, что в такие минуты говорить о чём-либо с Логандом попросту невозможно. По какой-то причине время от времени он, словно ледяной коркой, покрывался непробиваемым цинизмом и буквально источал яд. В такие моменты он одинаково мог глумиться и над империей, и над друзьями, и даже над самими богами. Он превращался в жёлчного спорщика, с какой-то необъяснимой яростью набрасываясь на самые прописные истины. Так что, дабы поберечь нервы, Линд просто отстал от приятеля со своими тревогами, не желая лишний раз быть высмеянным.
Кроме того, Логанд в чём-то был прав. Можно было сколько угодно возмущаться недальновидностью императора, да вот только это ничего не меняло, ведь пока что сам он восседал отнюдь не на троне, а на замызганной лавке в «Свиных ушах». Вероятно, нечто подобное пришло на ум и Логанду, потому что он, отхлебнув лёгкого вина, с кривой усмешкой добавил:
— От чего уж точно не будет порядка, так это если каждый сержант городской стражи начнёт мнить себя политиком. Пусть каждый занимается своим делом, Линд Ворлад. Оставь политикам право совершать ошибки, потому что твоя работа как раз и заключается в том, чтобы их исправлять. Покуда нами правят идиоты, у городской стражи всегда найдётся работёнка. Давай выпьем за это!
Понимая, что спорить бессмысленно, Линд молча поднял свою кружку и сделал пару глотков.
***
— Не было печали — на задницу упали… — входя с мороза в натопленную кордегардию, объявил Логанд.
Вообще-то он сказал нечто совсем иное, но привести его реплику на этих страницах не представляется возможным. Впрочем, и озабоченный вид лейтенанта давал понять, что случилось нечто неприятное.
— В чём дело? — от имени всех присутствующих поинтересовался Линд. Хотя он и был, пожалуй, самым младшим среди стражников Собачьего квартала, но сейчас уже вполне освоился в этой компании, чему немало способствовала дружба с Логандом.
— Старый Бобо окочурился пару дней назад, — хмуро пояснил лейтенант, подсаживаясь к жаровне. — А сегодня Призраки выбрали нового короля. Челдона…
О Челдоне были наслышаны даже здесь, несмотря на то что городское кладбище располагалось в противоположной части города. И все знали об этом ублюдке только самое худшее. Если бы кто-то попросил Линда набросать воображаемый портрет самого отбитого негодяя Кидуи, тот, чтобы не утруждаться, наверняка описал бы именно Челдона.
В Кидуе было несколько городских банд. В городе, в котором в избытке хватало самой разнообразной швали, их просто не могло не быть. Эти банды контролировали отдельные районы города, представляя определённую альтернативу легальной власти. Бороться с ними было бессмысленно, и потому неизбежными и необходимыми становились компромиссы. И для этого как нельзя более кстати подходили так называемые короли — главари этих банд.
Наверное, самой влиятельной и крупной бандой были Кладбищенские Призраки. Они облюбовали городское арионнитское кладбище — огромный некрополь, своими размерами сопоставимый со многими провинциальными городками империи. Когда-то это была окраина Кидуи, но за столетия столица разрослась, и также разрослось само кладбище. Теперь оно обросло кварталами, оказавшись полностью поглощённым городом.