Сегодня рыночная площадь не была столь оживлённой, как в прошлый раз. Унылые торговцы прятались под шаткие навесы от моросящего дождя, ёжась и шмыгая текущими носами. Первым делом Брум, как обычно, направился в излюбленную таверну, надеясь, что, быть может, позже дождь перестанет. Кроме того, им нужно было согреться с дороги, да и перекусить не мешало.
Брум заказал своё обычное блюдо — густую ячменную кашу с большим количеством жареных свиных шкварок и лука. Динди с удовольствием уплетала кашу на молоке с ягодами, а Риззель, у которой всё ещё резались зубки, мусолила сладкую морковку. Они любили эту таверну — здесь всегда было людно и вкусно, но при этом недорого. А ещё тут было тепло и уютно, особенно теперь, когда с неба сеял холодный дождик.
Покончив с едой, Брум с неохотой подумал, что ему всё равно придётся покинуть это благословенное место, ведь его ждали дела. Но вот Динди он решил уговорить остаться — здесь всегда хватало посетителей, так что скучно ей не будет, зато не придётся мёрзнуть на рыночной площади. Кроме того, скоро малютка Риззель начнёт клевать носом и заснёт, так пусть лучше поспит здесь, в сухости и тепле.
Как уже было сказано выше, в этот час в таверне было множество посетителей. Они сновали туда-сюда — кто-то входил, чтобы пропустить стаканчик для сугреву, кто-то отдыхал в шумной компании, если не было никакой работы, ну а кто-то, давным-давно съев и выпив заказанное, просто сидел, не находя в себе мужества выбраться наружу.
В общем, народу было довольно много, так что Брум далеко не сразу заприметил высокого посетителя, направляющегося к ним. Этот мужчина вошёл всего пару минут назад, и затем довольно долго стоял едва ли не в дверях, пожирая глазами его самого, а главное — его сестру. Он словно решался на что-то, но в конце концов всё же двинулся в их сторону.
Брум поднял на него глаза, лишь когда незнакомец подошёл к самому их столу и остановился. У юноши была неплохая память на лица, так что он почти сразу же вспомнил, где раньше видел этого человека. То был один из келлийцев, с которыми он столкнулся в порту в прошлый раз. Плохое предчувствие сжало внутренности Брума. Он почему-то решил, что у островитян что-то пропало на корабле, и они подозревают в этом именно их с Динди.
Сглотнув, Брум огляделся по сторонам. Увы, никого из знакомых тут не было — разве что хозяин таверны да его дочка, что прислуживала за столами. Оставалось надеяться, что байки о том, как северяне впадают в буйство и убивают обидчиков даже по пустякам, являются сильно преувеличенными… По счастью, Динди сидела, прислонившись спиной к стенке, так что между ней и варваром был стол. Впрочем, к сожалению, он не казался надёжной защитой.
— Что вам угодно, сударь? — осипшим от страха голосом, спросил юноша.
— Здравствуйте, — ужасно коверкая произношение, проговорил келлиец. — Я хочу знакомиться. Я — Шервард.
***
Главное, что сейчас удивляло Шерварда в шеварцах больше всего, так это их маниакальное желание дробить время. На островах всё было проще — было четыре времени года, были луны и были дни. Дни тоже делились на часы, но понятие это было весьма условным. Каждый понимал час так, как ему хотелось. Более того, продолжительность часа сильно зависела от продолжительности светового дня, а сам он означал лишь промежуток времени, но никак не веху.
То есть, келлийцы могли сказать «через столько-то часов», чтобы приблизительно дать понять, сколько времени потребуется на то или иное действие, но они никогда не говорили «столько-то часов дня». Шервард просто не видел в этом смысла.
Шеварцы же (а точнее — все имперцы) были помешаны на времени. Они делили его на части по каким-то одним им ведомым принципам. Для чего-то они поделили год на двенадцать месяцев, дав каждому из них собственное название. Притом — и именно этого Шервард никак не мог постичь — продолжительность их месяца не совпадала с продолжительностью луны, хотя название вроде бы намекало на это.
Они скрупулёзно отсчитывали не только месяцы, но и дни, которые столь же тщательно делили на часы. У них были даже специальные устройства, по которым эти странные люди могли определить «который сейчас час». И у Шерварда никак не укладывалось в голове — зачем? Правда, сами эти устройства, называемые песочными часами, он находил замечательными. Никогда прежде он не мог с такой ясностью наблюдать, как убегает время.
Впрочем, прожив в Тавере около двух недель (ещё один способ резать время на совершенно непонятных основаниях), Шервард, кажется, начал понимать. Шеварцы (или палатийцы, как они называли себя сами) были, как они выражались, деловыми людьми. У них существовало огромное количество поговорок, касающихся подсчёта денег и подсчёта времени. Они видели во времени едва ли не товар — один из самых ценных, поскольку оно было невосполнимым и невозвратимым.
По поводу невозвратимости времени Шервард и сам кое-что знал. Да, он охотно отдал бы всё до последних портков, и сам навеки пошёл бы в услужение кому угодно за возможность вернуть те времена, когда Лойя ещё была жива. Вернуть это время, положить его в плотный кожаный мешочек, и завязать так крепко, чтобы оно никуда уже от него не делось…
Покуда Липпи не отправился вместе с остальными обратно на Баркхатти, Шервард всё свободное время посвящал изучению языка. Он был хорошим учеником, но всё же чудес не бывает. На встречах он пытался говорить сам, но то и дело натыкался на преграды. Он отлично выучил фразу «Говорите медленнее», и произносил её постоянно. Имперский язык гораздо более певучий, не изобилующий таким количеством согласных, как язык островов, и потому лился легко и свободно, так что вычленить из этого потока знакомые слова было весьма непросто.
И всё же Шервард не сдавался. Он понимал, что Липпи вот-вот уедет, и тогда он останется один в городе, в котором его смогут понять лишь считанные единицы, если он не освоит имперскую речь. В гостинице, в которой проживали келлийцы, жил купец, прибывший сюда откуда-то с юга. Шервард специально завёл с ним знакомство, чтобы практиковаться в беседах.
В общем, он понемногу привыкал к своей новой жизни. Наверное, ему не удалось произвести такой фурор, на который, возможно, рассчитывал Желтопуз — всё же Шервард слишком плохо владел языком, чтобы тут же сделаться завсегдатаем высшего таверского общества. О богатом келлийце судачила каждая кумушка на городских улицах в первую неделю, о нём поговаривали и во вторую, но особенных поводов островитянин не давал, и постепенно город успокоился.
Но всё же Шервард не забывал о своей главной задаче. Как мог, он уже начал выяснять — кто из местных жителей обладает здесь наибольшим авторитетом, кто связан с Кидуей, а кто, быть может, не питает особо нежных чувств к империи.
Впрочем, здесь, в Тавере, ожидать встретить нелояльных было, скорее всего, бессмысленно. Судя по тому, что Шервард узнал от Желтопуза, в Шеваре действительно существовали некоторые сепаратистские настроения, но они были сосредоточены восточнее — на плохо обустроенной и захолустной восточной части побережья Серого моря. Туда имперская цивилизация добралась куда меньше, и потому тамошние жители не всегда проникались излишней любовью к своей необъятной родине.
Действительно, среди части шеварцев всё ещё хранились воспоминания о том, что когда-то они были вольным и гордым народом, доставившим империи немало проблем. С тех пор минули многие столетия, но это не охладило, а скорее наоборот — распалило воинственный пыл, потому что многие небылицы за это время сделались былью, обросли легендами и героями.
Когда-то Палатий, который келлийцы называли Шеваром, был страной, населённой многими племенами, зачастую воевавшими друг с другом. Впрочем, земля была большой, места хватало всем, и потому особенно серьёзных конфликтов между ними не возникало. А уж когда началась экспансия с юга, племена и вовсе стали объединяться, потому что в одиночку противостоять более развитым имперским легионам не было никакой возможности.